Ольга Канунникова

Папины письма

«Она про жизнь»

В архиве общества «Мемориал» хранится множество писем, которые отцы, находящиеся в тюрьмах и ссылках ГУЛАГа, писали своим детям. Часть из этих писем вошла в изданную «Мемориалом» книгу, которая так и называется – «Папины письма». Шестнадцать переписок, шестнадцать драматических судеб – из миллионов, попавших под жернова сталинского террора. Письма эти, собранные в книге – удивительный памятник любви, надежде, заблуждениям и прозрениям своего времени. Памятник памяти.

Вскоре после выхода книги, в продолжение той же темы, в «Мемориале» прошла выставка «Право переписки», где были представлены записки и письма политзаключенных советских лагерей 1920–1980-х годов.

Художник Юрий Аввакумов оформил выставочное пространство как огромный посылочный ящик. Такие фанерные советские ящики с посылками отправляли по всей стране, в том числе – в лагеря. На стенах «ящика»-зала – написанные в лагерях письма на чем найдется: на обычной бумаге и на папиросной, на бересте и обрывках обоев; рисунки, нарисованные свиной кровью и золой; записки, вышитые рыбной костью на носовых платках…

В зале выставки «Право переписки». Фото: «Новая газета»

Определения «10 лет без права переписки», означавшего на деле расстрел, не было в советском Уголовном кодексе, но в годы Большого террора родственники сотен тысяч расстрелянных без суда по постановлению «троек» именно эти слова слышали в справочных НКВД, куда приходили узнать о судьбе своих родных.

Разрешение или запрет на переписку были очень важными механизмами психологического давления на заключенных.

Письмо-платок Василия Лаищева, 1945 год. Фото из архива «Мемориала»

Вот что говорил Арсений Рогинский о праве переписки и об этой выставке (цитаты приводятся по материалу):

«– В лагере письма давали людям ощущение соприкосновения с родными и друзьями,– говорит председатель правления Международного Мемориала Арсений Рогинский. – Я помню, как удивлялся, когда в лагерных письмах Флоренского и Вангенгейма читал радостное: “Меня признали ударником”. Казалось бы, почему они радуются? А потому, что это дает право на два лишних письма в месяц».

Арсений Борисович здесь упоминает лагерные письма Вангенгейма.

Письма, которые известный метеоролог Алексей Феодосьевич Вангенгейм писал своей маленькой дочери Эле из лагеря на Соловках, стали одним из ярких эпизодов книги. Обратимся к нему.

…На этот вечер были взяты билеты в оперу, но жена напрасно ждала его у входа в Большой театр. 8 января 1934 года Алексея Феодосьевича Вангенгейма арестовали.

После не очень долгого следствия – клеветнический оговор, стандартное обвинение в шпионаже и вредительстве – был вынесен приговор: 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

Дело в том, что с начала 30-х годов по сигналу из Кремля в прессе началась травля краеведов за деятельность по охране памятников старины и природы. Будучи ответственным редактором журнала «Известия ЦБК», а затем и «Советского краеведения», А. Ф. Вангенгейм, как мог, брал под защиту старых «буржуазных» краеведов, за что в 1931 году был снят с поста редактора. В «Советском краеведении» была напечатана статья, в которой Вангенгейм и его коллеги обвинялись в «либеральном отношении» к старому краеведению.

Алексей Феодосьевич Вангенгейм писал письма с Соловков, куда был отправлен после ареста в январе 1934 года и где находился вплоть до расстрела в ноябре 1937-го. Письма шли в Москву – жене и дочери. Жена, Варвара Ивановна Кургузова, работала директором школы № 40 «для переростков», дочери Элеоноре на момент ареста папы не исполнилось и четырех лет. На Соловках было написано 168 писем. Благодаря жене, а потом и дочери, дошедшие письма – их 141 – сохранились, и мы имеем возможность узнать, о чем думал, что переживал, на что надеялся, чему радовался и огорчался, о чем мечтал этот яркий, незаурядный человек, выброшенный из привычной работы, из любимой семьи, из нормальной жизни.

Оторванный от семьи отец решил подготовить дочку к школе. «Математика в растениях», «Растения и погода», «Грибы», «Ягоды», «Звери и птицы», «Элины загадки», «Явления природы» – так можно назвать разделы этого «учебника» в письмах.

«…Урывками пробовал зарисовывать для Эльчонка вид моря, как видно из моего окна. Посылаю два вида одного и того же Залива Белого моря. Море с фиолетовой облачной занавесью, – очень оригинальное явление, – не совсем вышло. Но т. к. акварельные краски беру в руки первый раз в жизни, то это простительно. М. б. подучусь, будет выходить лучше. Варюша, передай рисуночки Эльчонке, моей дорогой звездочке» (6.02.1934).

Для этого учитель-папа собирает гербарий растений Соловков, вкладывает в конверт засушенные листочки, рисует птиц и животных, обитающих на острове, рассказывает и показывает в рисунках северное сияние, солнечное затмение, море, сам остров и т. п. Так осуществляется «заочное обучение» ребенка началам математики, природоведению, географии, фольклору. При этом А. Ф. Вангенгейм как опытный педагог-методист каждый раз безошибочно ориентируется на изменяющийся с годами возраст «ученицы»; его обучение – не назидательное, а игровое, но заставляющее думать.

«Дорогая моя доченька! Тебе посылаю два грибка, которых я никогда сам не видел: сухарь – жесткий, как бы сухой гриб, но с’едобный, и трюфель. Этот гриб живет под землей, никогда над землей не показывается, и его ищут при помощи свиней. Свинки своими носами роют землю, отыскивают грибы, а человек из-под носу их у них выбирает. Один грибок-трюфель нарисован целый, а другой разрезанный пополам, в середке он почти белый. Напиши мне обязательно, сколько всего грибков ты получила. Я их выслал с сегодняшними – 30. Пиши, родная! Поцелуй крепко нашу дорогую мамочку. Тебя крепко и много целует любящий папа» (31.10.1934).

Священник и философ Павел Флоренский, солагерник А. Ф. Вангенгейма, писал домой с Соловков:

«Один знакомый изготовил здесь для своей дочки, чтобы обучилась счету, гербарий из листьев… снабдил этот гербарий названиями и биологическими сведениями. Хорошо бы Тике и Ане составить такой же в неск. экземплярах и подарить в школы»

Из воспоминаний Элеоноры Алексеевны Вангенгейм: «До 1956 года (когда в справке о реабилитации появилось слово “посмертно”) мама надеялась, что отец жив, и ждала его возвращения… Если я делала что-то не так, мама всегда говорила: “Вот вернется отец, и тебе будет стыдно перед ним”. Равнение на отца стало моей жизненной установкой. Программу гражданского воспитания, заложенную им, отслеживала и реализовывала моя мама. В одном из писем к ней отец писал: “Пусть из нашей дочери выработается такой же самоотверженный работник, какими были мы с тобой. Передай ей мой энтузиазм”. Хочу надеяться, что, по крайней мере, это пожелание отца я исполнила».

И опять слово Арсению Борисовичу Рогинскому:

«– Переписка – ниточка, которая держит людей по обе стороны колючей проволоки. Лагерь выбрасывал человека из жизни, а письма давали ему уверенность, что он есть, он продолжает существовать. За годы работы “Мемориала” мы очень много узнали про производительность и устройство лагерей, про тех, кто ими управлял, и тех, кто сажал. Мы много знаем про систему, но мало понимаем про человека, про то, как люди жили в условиях несвободы и как противостояли ей. Со временем для нас все более актуальны становятся любые темы, связанные с жизнью во время террора, бесправием и расчеловечиванием. Но я не понимаю, как делать выставку, например, про голод. Потому что она будет про умирание. Эта выставка – не про лагерный ужас (хотя и про него тоже), но про человека, который пытался всегда сохранить человеческое. Она про жизнь».

На страницах книги «Папины письма» не только публикуются, но и воспроизводятся многочисленные лагерные открытки, письма, рисунки, написанные и нарисованные на чём и чем придется. Письма и судьбы, которые даже не говорят, а, кажется, кричат об ужасах лагерного существования, бесправия и несвободы. Но что удивительно – книга, все страницы которой пропитаны человеческими трагедиями, тоже получилась в итоге «про человека, который пытался всегда сохранить человеческое». «Она про жизнь».