ведущая литературных студий для дошкольников Российской Государственной детской библиотеки (РГДБ)
Надежда Потмальникова

Чтение в библиотеке

Торт от Питера Пэна

На малышей сыплется информация о мире со всех сторон, они все живут в каком-то невероятном потоке новой информации. Поэтому они любят читать одни и те же книжки – хоть что-то дает стабильность. Они знают, что принесут вам эту зачитанную «Принцессу на горошине», и она останется той же самой Принцессой на горошине. И они успокаиваются. Хоть что-то не меняется в этом мире...

О том, какие бывают этапы большого пути в воспитании маленького читателя и как их лучше всего преодолевать вместе с ребенком, рассказывает Надежда Потмальникова, ведущая литературных студий для дошкольников.

Для меня самое важное в материнстве – это открывать ребенку мир. От тебя зависит, на что ты расставляешь акценты, что он от тебя слышит… Он не слышит от вас: «Помойка сплошная, грязь!» Или: «Очереди, цены, как жить?!» Или он от вас услышит про листочки, осень… «Смотри, этот оранжевый, этот красный, это же, посмотри, какой там…» И вот я, наверное, по этому скучаю. Потому что быть проводником ребенок вам недолго даст. В какой-то момент подростковый он скажет: «Все, мам, все, не ты точно мой проводник». И дай бог, чтобы он к этому времени научился распознавать, кто какой человек. То есть быть проводником ребенку в этом мире, дарить ему тот мир, который видишь ты, – для меня это самое замечательное.

Ребеночек растет, и какие бывают этапы его читательского развития? Есть докнижный, когда малыш – это, в принципе, только ушки и тактильность, и тогда мы поем колыбельные, пестушки: «Не плачь, не плачь, куплю калач. Не вой, не вой, куплю другой. Не реви, не реви, куплю целых три». То есть сейчас нас это коробит. Как это? Он ревет, а мы его задариваем тремя калачами, но пока ему соответственно там месяц, два, три, и семь калачей пообещаем. Это немножко про другое.

Надежда Потмальникова и Даниэль Пеннак отстаивают право ребенка не читать

Докнижный период – он фольклорный, часть его, потому что этот источник неисчерпаем совершенно. А потом уже, когда входит предметный мир, и начинается ее величество книга со всеми этими рассматриваниями, отыскиванием знакомых предметов, и это, конечно, такой важный прорыв, когда малыш соотносит какую-то бытовую вещь из мира с этой абстрактной. Это же, в общем, символ, и нужно понять, как солнце узнать вот в этом кружочке с лучами…

Дальше идет узнавание текста, когда либо на фигурку «Ах ты, Мишенька-медведь» или «Пошел котик на торжок, купил котик пирожок», либо к определенной игрушке или предмету все время читается определенное стихотворение, чтобы малыш, соответственно, как-то уже ждал, что на него идет вот этот кусочек. Ритм, ритм, ритм, и параллельно идет много ритма во всех этих играх: Ладушки-ладушки, Сорока-ворона…

Да, я очень много играла с ритмом, с ручками, ну это обычно в поездках в метро, не давать же ребенку планшет. Мы даем в метро, чтобы он не скучал. Я вот вижу, ребенок в коляске едет и держит планшет. То есть ему все равно: «Троллейбусы приближаются, троллейбус, да с рожками, это же он за провода держится». Да это же сколько можно песен-то петь...

Дальше появляется книжка как предмет, который здорово рассматривать, он узнает, определенные слова соотносит с этой картинкой. И появляется интерес к картинке, разглядыванию и слушанию привычного текста, этот этап, на котором читается все: Лермонтов, Пушкин, Есенин... А потом вдруг хоп тебе! Он начинает понимать текст и хочет слушать только про «Таню громко плачет», потому что это очень понятно. А потом, помните, наступает этап, когда он вдруг начинает досказывать словечко. Я очень это помню. Вот стихотворение «Киса, киса, как тебя зовут? Мяу. Стережешь ты мышку тут? Мяу. Может, хочешь молочка? Мяу. А в товарищи щенка? Фр-р». Я помню на этом, когда «Киса, как тебя зовут?» – сказала я, а сама делаю вид, что у меня что-то упало, пауза, и вдруг слышу: «Мяу». И ты думаешь: «Случайность». Стережешь ты мышку тут? «Мяу». Все, есть прорыв! И вот оно пошло, пошло, пошло. «Доскажи словечко» этап. И, соответственно, пошли простые знакомые стихи, потому что сюжет улавливается, пошли сказки, потому что мы их проигрываем, и потом мы можем уже слушать прозу, потому что это все очень знакомое. И, конечно, уже здорово, когда мы переходим к сказкам, где всего лишь одна картинка, а ни где на каждый поворот своя картинка, то есть мы все меньше нуждаемся в картинках и все больше – в слове...

Почему этот этап очень важный? Потому что ребенку очень большая работа предстоит. Одно дело, когда ты читаешь текст, тут же все показываешь ему на картинке: «Ну, смотри, проголодался, ты посмотри, у него там горшочек, молочко, сейчас он выпьет молочко». Потому что в книжке это одной строчкой – котенок хотел есть и поел, а ты говоришь: «Смотри, он хотел есть, как ты сегодня, ты как котенок сегодня». И вы начинаете ему разжевывать все-все-все. Ну и с каждым разом все меньше разжевывать, потому что это же все у него закрепляется в голове. А потом он плавно переходит к тому, чтобы самому всю работу делать внутри себя. Самому представлять поворот сюжета, самому домысливать героя. Но что у них там в голове, всегда остается какой-то невероятной загадкой.

На малышей сыплется информация о мире со всех сторон. То есть они все живут в каком-то невероятном потоке новой информации. Поэтому они любят читать одни и те же книжки – ну хоть что-то даст стабильность. Они знают, что принесут вам эту зачитанную «Гуси-лебеди» миллион раз, «Принцессу на горошине», и она останется той же самой Принцессой на горошине. И он успокаивается. Хоть что-то не меняется в этом мире. То есть я рассказываю самые простые сюжеты для маленьких, чтобы в их голове абсолютно упорядочивался мир. А в пять-шесть, в старшем дошкольном, в принципе базовое представление о мире сформировано. И им как раз уже интересны нюансы, когда вроде все так, а потом раз! – улитка. Вот она ползала, ползала, ползал домик. А потом она решила вдруг: «А чего это я». Отбросила свой домик и решила стать бодрой и без домика. Вот что значит для трехлетки «улитка сбросила дом»? Мир разрушен. Зачем это? Или он подумает: «Значит, и так бывает». Скорее всего, он ничего не подумает. Но у него каша в голове образуется. Трехлетке это не надо, как улитка сбрасывает дом, идет искать приключения, а в конце чаще всего автор все сводит к тому, что она понимает, что без дома жить нельзя. Он ведь тоже не дурак. Вот перипетия случилась, и все вышло к тому, что мир-то, он не просто так такой, и улитке дом нужен. Но трехлетке не съесть еще эту информацию. А пятилетке очень даже. Действительно, ему же интересно. А может, правда лучше без дома? Он задумывается.

То есть старший дошкольник готов к нюансам, ему, наоборот, весь сок в них, как одно с другим взаимодействует, он юмор чувствует, а маленькому ни к чему.

У моих девочек четыре года разница. Читаю младшей, а старшая: «Почему одно и то же. Я уже не могу». Ну вот одно и то же! Но нас-то всегда вперед все движет. У меня вот было постоянно это: «Ну когда же, когда же мы начнем так читать, чтобы опора на картинку была не обязательна». То есть это уже следующий этап, к длинной сказке, где несколько поворотов, а картинка всего одна. Малыш только может увидеть, например, главных героев, которых изобразил художник, и все остальное домыслить сам. Это следующий этап, и я помню, как мы к нему переходили.

Спасала библиотека. То есть, например, дома у вас есть настоящая правильная книжка, где каждому повороту сюжета соответствует картинка.

И тут мы приходим в библиотеку, чтобы домой-то все, весь мир себе не скупить в квартиру. Искушение есть, но не стоит. Мы просто ищем ту же сказку, но в другой книжке, где минимум иллюстраций. И вообще это очень полезно, знакомые сказки искать с иллюстрациями других художников и в других изданиях. То есть у малыша в первый момент может вообще случиться какой-то когнитивный диссонанс, какую-то Заячью избушку, когда он видит в других иллюстрациях, он может просто вообще не узнать, не поверить, что это то же самое. Для него это что-то совершенно другое. И потом он с какого-то там третьего, пятого раза вдруг как-то въедет в нее. И в этом плане очень хороша библиотека.

Я вообще считаю, что в шуме читального зала, где малыш отвлекается на многие факторы, других детей, еще чего-то, читать что-то новое проблематично. Гораздо лучше читать уже знакомое, но совершенно в других иллюстрациях, и, конечно, обращать внимание: смотри, тут какой дедушка, надо же, у него усы, а у нас-то там в шапке. Что угодно. Можно увидеть много разных изданий, и это очень продвигает малыша вперед. Сколько изданий, сколько разных вариантов, и там мы как раз и пробуем читать знакомую сказку, но с минимумом картинок.

И это такой плавный переход, когда мы вдруг читаем уже не знакомую сказку, где всего одна картинка. А следующий-то этап не за горами. Я помню, мы как-то «Крошку Енота» стали читать, обнаружила, что одной картинки достаточно, хотя сказка-то длинная. Прорыв невероятный, но ты уже дальше ждешь. Ну, с первым ребенком ты почему-то очень ждешь, когда же следующий этап наступит.

А следующий этап для меня – это были сказочные повести, когда ты каждый вечер читаешь, читаешь что-то с продолжением. И тут у меня, конечно, свои были мысли. Я все думала: «А помнит ли она, что было в прошлый раз? А помнит ли?» И я помню, я только из декрета вышла, то есть ребенку было три года, я пришла к [моей коллеге] Наталье Григорьевне и говорю: «Наталья Григорьевна, она не пересказывает предыдущую главу. Понимаете?» И Наталья Григорьевна мне говорит: «А следующую не пытается рассказать?» И меня это отрезвило. Но я переспросила, говорю: «Не должна еще?» – «Не должна». И я успокоилась.

Одна из первых сказочных повестей, с чего надо начинать, если переходить от сказок к чему-то длинному, – наверное, это «Доктор Айболит» в прозе. Потому что он настолько простой, ну абсолютно простой. Это же толстенная книга. Но она так просто написана! Понимаете, если у вас появляется игрушка героев любимой книги, она может быть, конечно, покупной, но она должна быть приятной очень. Цены ей не будет. То есть, читая «Доктора Айболита», вдруг обнаружить Тяни-Толкая… Большего сокровища не будет. Я, например, заметила, что мои девочки никогда в садик не брали любимейшие игрушки, потому что там же понимаешь, что она может оказаться в руках у кого-то, и от тебя это не зависит, кто ею завладеет. То есть в садик всегда брались какие-то нейтральные игрушки или игрушки, которые в моде были. Моя девочка, выросшая на рукодельных куклах, пошла в сад в три года, вернулась и заявила, что она хочет Бабрю. Она сказала, что у всех есть Бабри, и мне нужна Бабря. Вот это все вообще не то. Ну, конечно, мы купили Бабрю, притом что они мне никогда не нравились. При всей моей любви тогда к вальдорфскойпедагогике я не лишала ребенка Бабрей никогда-никогда и уважала любое желание... И она брала Бабрю, и считалось, что она впереди планеты всей, но при этом она никогда не брала Тяни-Толкая. Это было ее сокровенное. То есть Тяни-Толкаем можно было поделиться только с каким-то близким другом, который не отберет, не будет играть в «А ну-ка, отними!». То есть никаких переживаний, потрясений глубоких у него с любимой игрушкой не должно быть.

Читают сказку

Когда ребенок уже читает какие-то длинные стихотворные сказки, очень здорово продолжать инсценировки. Вот, например, «Иван Иваныч Самовар» читаете Хармса. И в какой-то момент начинаете играть. То есть, это библиотечный самоварчик, а я нашла настоящий, вытерла с него пыль. И мы налили воды, и вот все по очереди: «Дядя Петя подошел», открутили краник, налили воды. «Тетя Катя подошла». То есть и это получается уже не необходимость такая, чтобы ребенок продвинулся куда-то, а событие – поиграть в самовар. Событие…

Ну, прочитав «Принцессу на горошине», вручить горошину. Чаще всего ребенок сам найдет какой-нибудь мусор и начнет его подсовывать кому-то. И очень здорово вот эти сюрпризные моменты устраивать ребенку, когда ты читаешь, читаешь, читаешь, и тут вдруг появляется герой, не просто там «На, держи», а тут вдруг утром из-под подушки, или сюрприз какой-то там. Снежная Королева на подоконник насыпала вырезанных снежинок. Вот сейчас мне это, конечно, кажется странным. Потому что она злодейка же, чего это она такими подарками… Но тогда у меня не было противоречий, я сразу: «Ой, снежинки, надо срочно из них что-то склеить».

То есть мы делаем так, чтобы мир книг пришел в наш мир, не полностью инсценировать «Снежную Королеву», а какие-то яркие элементы. В какой-то момент многие, наверное, в это играют. Письма от героев начинают получать...

Малыш, когда начинает читать, и ему совершенно не хочется это делать, тем более там азбука какая-то, вдруг получает вот эти письма, где есть одна фраза, одно предложение от героя. Мы все в это играем. И вот тогда начинается эра любви к какой-то книге. Эра, когда мы читали Пеппи Длинныйчулок, и только Пеппи была в нашей жизни, говорилось только о Пеппи. Эра Питера Пэна… И был день рождения, и я сделала торт, который посыпала присыпкой звездочками, и он у нас охлаждался на подоконнике. И когда вбежала дочка и закричала: «Мама, Питер Пэн нам торт оставил на подоконнике!», конечно, это было что-то невероятное. Торт от Питера Пэна, на подоконнике нашедшийся. Я кивнула, сказала: «Ой, неожиданно как!»

И меня знаете что потрясло? Я почему-то недавно опять купила эту присыпку звездочки и испекла торт, и тогда вот эта семнадцатилетняя барышня сказала: «Хм… От Питера Пэна торт?» То есть у нее осталось того пятилетнего возраста воспоминание, и она так задумчиво сказала: «Так это ты все?» Ну, такое озарение. Я сказала: «Прости. Я не обманывала. Ты сама так решила».

Соня и Ася Потмальниковы с мамой

То есть вот эти эры: эра погружения в книгу, эра игры и рисунки, рисунки. Попытки вести альбомы. Когда ты говоришь, что вот этот альбом только для твоих рисунков. То, что мы читаем, ты обязательно к каждой книжке рисуешь сюда иллюстрацию, чтобы было видно, читательский дневник наш такой. То есть ты знаешь, за какой период прошли какие-то книжки, прочли. И очень здорово, когда несколько детей друг за другом, конечно, записывать, что в каком возрасте читалось, потому что они настолько разные в одном и том же возрасте. Я начинаю сравнивать девчонок, они интересовались разным. Каждая на разных моментах залипала.

Сравнивать читательские дневники детей очень-очень интересно. И их потребности, соответственно, разные. Я помню, что со старшей мы до школы читали былины. Ой, как ей нравилось! Она так смеялась, когда вот это обращение: «Ой ты гой еси, добрый молодец», – читала я. Я, конечно, засыпала, читая эти былины, это было сверх моих возможностей… И вот я монотонно читала, ей уже даже не нужно было эмоционально как-то их преподносить, лишь бы преподнести. И в какой-то момент там не «гой еси, добрый молодец», а там вот этот Тугарин змей. И Алеша Попович говорит: «Ой ты гой еси, Тугаринушка». Я читаю… Я даже не вижу ничего, я просто читаю – и слышу, как ребенок хохочет. «Гой еси» к отрицательному герою! Тугаринушка! А она смеется. На самом деле юмор – это вообще такая отдельная тема. А у младшей вообще не пошли былины. То есть когда я пыталась их ей читать, она в какой-то момент (а я настойчиво: не с этого захода, так с другого, не с этой былины, давай с другой). Там, знаете, какой есть еще способ: «Зато мы не ляжем спать!» Дети ведь не любят спать ложиться. «Давай я разрешу тебе не ложиться спать, но, чур, только былины читать будем». И она в какой-то момент заплакала и сказала: «За что, мама! За что вот ты меня так?» И никакие былины ей в принципе были не нужны. Далее ни под каким соусом они у нас не прошли.

Очень здорово, когда ты понимаешь: все, ребенок зачитал, все отлично, ну, сначала он слушает, как ему читают. Слушать книжки каждый вечер – это потребность, ходить в библиотеку и хотеть новых книг – это очень здорово, получать в книги в подарок – это прекрасно.

Вот когда это все сформировано – дальше этап идет следующий, ты сразу думаешь: «Ой, ну мы уже читаем такие серьезные книжки: Пеппи, Эмиля, Линдгрен всю перечитали». А ведь он начинает читать… Это же большой труд – читать самому. И ты думаешь: «А как же этот разрыв? То есть я ему читаю Линдгрен, а он с трудом “мама мыла раму”. Ему же неинтересно. Он же не может продолжить Линдгрен читать вслед за мной!» Вот это меня побудило рано обучать старшую дочку чтению. Мне казалось, что чем раньше я начну, тем разрыв между тем, что я читаю и что она сама может читать, будет минимальный. Это были абсолютные мои амбиции. Я ее научила в три года читать, от этого ничего не изменилось совершенно. Она научилась механически читать, но при этом не использовала этот навык, потому что он не свойственен детям в этом возрасте. Когда я ей говорила: «Смотри, смотри, тут так все просто (вывеска какая-то) написано, давай, почитай», она читала, потому что я ее просила. Им не надо еще, они даже если могут прочитать, они не могут эмоционально раскрасить, эмоции испытать к тексту не могут.

Поэтому зачем этот бесполезный совершенно навык? Ну вот, я амбиции удовлетворила. Да, они могут в три года складывать из букв слова. Ну и что? Ничего совершенно. И с младшей я, конечно, ничем подобным не увлекалась, мне даже в голову это не приходило.

Мы начинаем в какой-то момент ждать, когда же он зачитает сам. И все прекрасно знают этот момент, что все в принципе дети начинают читать на одном и том же. Когда ты им читаешь, в середине прекращаешь, даже не обязательно прямо жестко в середине. Просто глава, конец главы, время позднее, все, спи.

Ну, вот так на «Гарри Потере» старшая дочка и зачитала. Ну то есть абсолютно классический вариант, это где-то в середине первого или в середине второго класса произошло, и пошло, и поехало, все в порядке, но это не в три года, не в четыре. И я ей все равно продолжала читать более сложные книжки, и мало того, когда ребенок уже такой школьник, очень здорово, когда вы читаете взрослую книжку, кусочек читаете взрослой. Я помню, в какой-то момент читала «Похороните меня за плинтусом», там есть какие-то абсолютно не детские места, а есть абсолютно детские. И я зачитывала.

То есть это очень важно, продолжать делиться и продолжать устраивать чтение вслух. Это все важно в любом возрасте. И, как я уже сказала, инсценировки продолжаются, просто они более редкие, более продуманные, точечные. В теневой театр можно уйти. Это замечательно просто. Я помню, знаете, что очень здорово? Наверное, последнее, в чем мы участвовали, это было празднование Нового года, но не самого рубежа, 31 декабря, а просто около, то ли до, то ли после. Мы собрались семьями, и каждая семья представляла что-то свое. Каждая семья должна была показать какой-то номер. Кто-то пел на гитаре, кто-то еще что-то представлял. А мы показывали инсценировку стихотворения Марины Цветаевой, потому что, соответственно, у меня младшая Ася, и вот у нее же есть стихотворение «Темнеет». Его читала старшая Соня, она хорошо умеет читать. Ну, на богатырях-то выросла, у нее шансов не было не читать. И вот она читала: «Темнеет (соответственно, было темно)… Готовятся к чаю… Дремлет Ася под маминой шубой». И Ася… Ну, у Аси была роль дремать под шубой. Она тоже, между прочим, была абсолютно счастлива, что ничего больше. «Я страшную сказку читаю о старой колдунье беззубой». А, соответственно, лучшие-то роли я себе забрала. Ну, они не могут со мной конкурировать. Кстати, у нас был экран для теневого театра, и старую колдунью беззубую я показывала на экране. «О старой колдунье, о гномах, о принцессе, ушедшей с закатом. Как жутко в лесу незнакомом бродить ей с невидящим братом! Одна у колдуньи забота: подвести его к пропасти прямо! Темнеет… Сегодня суббота, и будет печальная мама. Темнеет... Не помнишь о часе. Из столовой позвали нас к чаю. Клубочком свернувшейся Асе я страшную сказку читаю».

Я боюсь, что это была последняя инсценировка, которую я делала со своими уже взрослыми детьми.